you can be anything you want to be but you can't always get what you want
"многа букаф"
14.05.2008 в 07:17
Пишет Trush:давно надо было выложить эту сказку здесь
Я не волк.
Не-волк…
Сжав зубы, отодвинувшись в дальний угол остывшего, простуженного выгона, ты повторяешь эти слова-молитву. Чтобы сдержаться. Морщишь чувствительный нос… Из тамбура воняет. Воняет табаком, пивом, общественным туалетом и грязью человеческого тела. Отвратительный запах человечины будоражит мозг, требует охоты…
Я не волк! Не ВОЛК!!!
Едва не сорвавшись на вой, кидаешься в сторону от жирной бабищи, которая только что – ты чуешь – испражнялась в тамбуре на глазах у гогочущих щенков… А сейчас её такой же липкий, как и руки, голос выводит на режущей ноте:
- Пирожки-и… С капустой-грибами-клюквой-мясом… Пирожки-и… - мантра завораживает вагон, люди тянутся за кошельками, протягивают бабе мятые бумажки купюр. Она колышется, передвигаясь по узкому проходу между скамейками, раздавая грязными ручищами истекающие жиром, клейкие шарики теста. Погань-то какая… - Пирожки-и… - она сует тебе под нос провонявший маслом пакетик: - С мясом последний остался, молодой человек, берите!
От её рук пахнуло дурной смертью и опасностью. Конечно, сдохнуть под колесами автомобиля или поезда, или просто не выдержать очередную зиму – не лучший выход, но это – честная смерть, спокойная смерть, неизбежная, рано или поздно мы все сольемся с Землей, станем голосом травы в поле, или облаком в небе, или листом на дереве…но стать куском мяса, завернутым в прогорклое тесто – это страшно.
Я НЕ ВОЛК!!
- Спасибо, не хочу… - Ууууууууууу!!
Баба пожимает плечами и толкает плечом дверь в соседний вагон, бормоча себе под нос извечное «Пирожки-и…» Кажется, у неё больше нет слов – только эта жалкая горстка звуков, купированный язык…
Ты сжимаешься на своей скамейке, забившись в самый угол, подальше от тошнотворных запахов. Псиное обоняние никогда не подводит, но иногда…ты молишься о насморке, который забил бы тебе нос, чтобы только не чуять этого. Хотя, с насморком ты можешь пропустить нужные запахи.
Много их в любом городе – бродячих собак. Грязной тряпкой – хвост; не поймешь, то ли пятна грязи на ввалившихся боках, то ли природа их предусмотрела; лапы суетливые, осторожные. И морда всегда вниз – к следам на дороге, пару раз вскинет глаза на прохожего: не то подачку просит, не то удара боится… На самом деле каждый пес просто ищет. Нет, не еду, хотя без неё долго не протянешь, - Хозяина.
Запах – это паспорт в мире собак. Смерть пахнет бензином и грязными руками, дети – едой и чернилами, враги – семечками, пивом и потом, добрые люди – подстилкой и колбасой, а Хозяин…хозяин у каждого свой, он – один на свете такой! Одна из твоих попутчиц по жизни любила поговорить, и часто рассказывала, что у каждого человека есть в мире своя половинка. Значит, люди тоже ищут себе Хозяев? Странные они, люди… Некоторые на собак похожи, некоторые – диковатые, гордые – на братьев-волков, а встретится такое, что даже блохи и те плюются.
Ты точно знаешь, что твой Хозяин пахнет добротой, булочками, солнцем и травами. И прогретым деревом… Так пахла гитара у одного твоего друга-волка. У того самого, к которому ты сейчас и бежал. Лес – волчья территория, но отдыхать можно и там. Питаться добытым мясом, спать на одеяле воздушно-рыжей хвои, слушать птиц и ворчание старых деревьев. Жить спокойно… Хоть чуть-чуть свернуть с дороги, хоть немного побыть под крышей волка-одиночки. Редко когда они пускают вас, псов, в свои норы, но и такое бывает. Как в том старом людском мультфильме про дружбу волка и собаки.
Крякнув, динамик над твоей головой известил о прибытии поезда на нужную тебе станцию, и ты, подхватив рюкзак, метнулся прочь из электрички, прочь от вони и мутных окон, под небо. А на вокзале – та же картина, только размазанная на большую площадь. Ну почему люди не могут без этого? Без крика, без ругани? Ведь вы, псы, лаете только по очень важным делам. Конечно, болонки-трещотки любят посплетничать, но ни один бродяга не будет поднимать лишнего крика. Вы – молчуны…
- А ну пошел вон, малолетнее быдло! – рявкнуло под ухом. Мотая головой, чтобы прогнать из носа въевшийся туда запах вокзальной площади (помои, бензин, жир, пот, табак, грязь), поворачиваешь голову. – Ох, маленький, как тебе досталось… Не надо бояться, слышишь? Это чудовище больше тебя не коснется. Сегодня, по крайней мере… - здоровенный пес стоит на тротуаре, поджимая переднюю лапу. Бока ходуном ходят – бежал? Дрался? Но тело уже расслаблено, и хвост – вон – робко мотнулся туда-сюда: на корточках перед псом сидит девушка, треплет обвислые, кое-где разорванные уши, воркует так, что только он и ты слышат: - Эх, маленький, как тебе… Братишка, ты же тоже, как я – бродяга. Прости, могу поделиться только тем, что есть – сосисками, они сырые и качественные, а то тебя, наверное, все только этим вокзальным дерьмом прикармливают, да? Фашисты…
Пес деликатно надкусил протянутую сосиску, не боясь получить по хребту – запах, видимо, сказал ему все, а ты, вот, учуять не мог ничего: голова кругом шла от обилия вони, и нос не улавливал такие далекие отголоски аромата. Девушка положила руку ему на загривок, прижимаясь виском к лобастой морде:
- Ну, бывай, бродяга, держи ещё сосиску и не скучай… - рывком она встала на ноги и, помахав обрадованному псу ладонью, быстро пошла прочь. Отлично…
Едва её спина скрылась среди прохожих, ты опустился на колени перед псом, повел носом вдоль вытянутой морды, замер, чтобы и пес мог тебя обнюхать и решить, стоишь ли ты разговора:
- Приветствую, брат, - голос у пса оказался под стать виду: басовитый, спокойный. Ещё бы, правая лапа вожака Вокзальной Площади. Правда, пока задняя, но это ещё болонка надвое тявкнула, какие лапы важнее… - Разделишь пищу со мной?
- Благодарю, старший, не стану. Это дар от доброго человека. Насладись им один, - запах рук, оставшийся на загривке пса: мыло, сосиски, бинт и Дорога. – Скажи, где я могу найти Белого Волка? Он ещё в городе?
Если пес и удивился, то виду не подал; переступил лапами, коротко рыкнул в сторону, на расшалившегося человеческого щенка, который хотел дернуть его за хвост, и мотнул ушами на юго-восток:
- Белый выбрал нору в том районе, где правит Арва, брат. Доедешь человеческим транспортом?
- Каким?
- Они останавливаются там, твои пахнут рыбой: недалеко рынок морепродуктов.
- Спасибо, старший, - ты коротко склоняешь голову, поднимаешься, и уже в спину слышишь:
- Вы пахнете похоже: ты и эта добрая женщина.
Ты не отвечаешь, да и не нужен старшему ответ. О Хозяевах редко говорят с чужаками. Особенно с чужаками, ищущими Волков. Тем более, Белого Волка.
Он нашел тебя первым. Когда ты крутился под тополем, пытаясь разобраться в ворохе следов, он налетел сзади, пихнул грудью в бок, лизнул в щеку и тут же откатился в сторону, настороженно следя пробоинами зрачков. Желтоглазый…Ничуть не изменился….
Подняв верхнюю губу, показываешь зубы, рычишь. Шаг в сторону по песочку. Этот двор – двор Волка – спокойный, он не любит шума и кошек, даже бабульки, похоже, прилагающиеся к лавочкам сразу на лесопилке, здесь редкая декорация. Рывок вперед, на сильного, хоть и родного уже зверя. Детеныши, возящиеся в песочнице, не обращают внимания на эту дружескую потасовку: у них чутье почти собачье – мигом опасность различают, а пока её нет, копаются совочками, словно могилы роют…
Зубы Волка клацают в миллиметре от твоего уха, в последний миг превращая укус в лизок и радостный шепот:
- Я рад, что ты добрался, Локи, псина ты рыжая…
Шарик, Бобик, Мухтар, Рекс…как только не зовут вас люди, и только Волки, не боящиеся предрассудков и не верящие чинам, окликают по имени.
- И я, Белый…
Ты так и не можешь назвать его Сигреном, ты не волк, ты не свободен.
Прозрачная водка льется в стакан. Кристально чистый, между прочим. На столе – миска…то есть, тарелка с нарезанными сосисками (опять вспоминается эта девушка с привокзальной площади). У Волка тоска.
Он залпом выливает в себя полстакана, запрокидывает голову…
- Эх, Локи… - желтоглазый, широкогрудый, поджарый, со светлой гривой волос, такой же непокорной, как и нрав его. – Свободы мне надо… Свободы! Уйти бы в лес, в степь, на трассу… Черт, да куда угодно….
- Белый, телефон…
- Слышу, - он рывком встает с табуретки, исчезает за дверью кухни, и ты решаешься вылакать свой стакан.
Я не волк…
Тогда почему же и у меня в груди давит, когда Сигрен говорит про Свободу? Про ту Свободу, что доступна лишь волкам…Почему на злую луну выть хочется? Почему я уже два года не ищу?...
Белый вернулся быстро, швырнул трубку на стол – миска подпрыгнула – и прорычал:
- Ох уж мне эти сказочники…
- Кто?
- Это людская дребедень, Локи, не слушай… - он критически смерил глазами стаканы и наполнил их снова. – Сейчас одна заглянет…
- Человек?
- Нет, - Сигрен вдруг зло фыркнул и, повернувшись к распахнутому в город окну, на одном выдохе проговорил: - Не люди они, эти сказочники. Но и не мы, не вы…Это вроде связки какой-то между всеми нами. Авантюристы, свободу любят – как мы, верность и наивность ваша, живут людьми да и характерец людской, а вот мышление…хм…оно у них свое. Ни с чем не спутаешь… - потом он вдруг словно встрепенулся, вновь повернулся к тебе: - Да ты не думай, они хорошие. А Лейне надо где-то жить здесь, она из другого города. Только…не вздумай ей раны зализывать: она без них не выживет. Это компенсация природы за дар сказочника.
- Боль за любовь? – ты фыркаешь, - Это по-людски…
Сигрен лишь выгибает бровь и отворачивается. Видимо, не только по-людски…
Извиняясь, подходишь к нему, прижимаешься ухом к напряженной спине. Был бы у этого тела хвост – он бы сейчас виновато вилял из стороны в сторону. Щенок добродушный, рыжий… глазищи темные, чуть раскосые, как у таксы. Кто знает, может и таксы у тебя в роду были. Как там у классика? «Не обошлось без водолаза»? Да уж… Волки, кажется, тоже были…
- Ну тебя, - добродушно ворчит Белый, полной пятернёй загребает твои волосы, треплет по загривку. – Сейчас Лейна придет уже, чувствую…
Ты тоже начал что-то различать: спирт всегда только обострял твое чутье, хоть и вместе с сентиментальностью, и, когда Сигрен пошел открывать дверь, ты знал, кто именно пройдет в нору.
- Привет, Князь, привет… - звонкий, суетливый голосок и запах… булочки, мыло, бинт и травы. – Какой чудо-пустырь у тебя за домом: полынь – по горло!
- Лейна, я рад…
- Князюшка, ты не один, что ли? – растрепанная голова девушки просунулась на кухню, язвительные серые глазенки пробежались по стенам, по початой бутылке на столе, по миске с сосисками, замерли на тебе. – Оооо, мужские посиделки… - прищур, как на прицел, - Какие у тебя глаза…Собачьи какие-то… - мурлыкнула она, пробираясь в кухню целиком.
- Лейна, это – Локи, Локи – Лейна, - угрюмый Сигрен просунул нос в кухню. – Вы тут разговаривайте, а я пойду…
- Проспишься, - закончила за него Лейна, подбираясь верхом на стуле ближе к подоконнику, на котором гордо выстроился ряд разнокалиберных пепельниц. – Ладно, Князь. Только инструмент принеси, пожалуйста…
Странно, но Волк послушался: скрылся на миг в нутре норы, вернулся, протягивая крутобёдрую, золотистую гитару.
- Раз инструмент, два инструмент, - оказывается, в другой руке он сжимал ящик со всякими отвертками, ключами и плоскогубцами. – Локи, у меня кран подтекает, а ты совсем трезвый…
Ты молча пожимаешь плечами и, стянув через голову рубашку, ползешь под раковину, чуя, как в забинтованные пальцы Лейны впиваются ребристые струны, и как напрягается Сигрен.
- Лей… Что с ладонью? Почему..?
- Князь, не лезь… - голос девушки дрожит, как и струны, которые она перебирает, а ты делаешь вид, что ничего не замечаешь. В конце концов, кто ты? Они – свободные, оба: Волк и Сказочник. А ты? Изголодавшийся, жадный до любой ласки пес. Оскал улыбки, хвост, всегда готовый к вилянию да глаза…собачьи, преданные… Кто ты рядом с ними? Вот и подкручивай гайки…
- Зачем? – свист когтей, шерсть дыбом на загривке, только Лейна этого не видит, она вообще не смотрит на Волка.
- Я устала, Князь. Я… это не моё. Ты не понимаешь… меня начинают ненавидеть! Я бегу, я…как бродячая собака. Ты не знаешь! Тебе не понять… Князь, мне все говорят: тебе уже двадцать пять, пора задуматься о замужестве, пора детей, пора работу, пора… а я… я хочу жить нормально! А зеркало не разбить…
- Дура…
- Рита так же говорит, и Скэль… а я не могу больше! Я не могу больше одна в пустоте в этой долбанной! Может, так они зарастут!
Дзыньк… - струна. Стекла в луже водки. Запах страха щекочет ноздри, будоражит кровь.
Я не волк… я не охочусь... Пусть Сигрен мается от вожделения…
Но Сигрен не маялся. Он смеялся, запрокинув белогривую голову к потолку, прижмурив желтые свои, нагло гордые глаза, хохотал.
Ты сжимаешь в ладони здоровенную гайку. Она тяжелая, с рыжей чешуей ржавчины и сбитой резьбой внутри.
- Глупая ты, Лейна, - не переставая смеяться, Сигрен выходит в коридор, - Зарастут! Ха, тоже мне сказочница! От одиночества нельзя убежать – только разделить с кем-то… - он замолкает. Я знаю, он вспоминает…Вспоминает своего щенка, на которого почти молился, и которого потерял, из-за меня. Тогда, когда я выбрал, кого из них спасти. – Не иди против природы. Не иди против Бога, Лейна!
Ты знаешь, что он сейчас запрется в комнате, уткнется лицом в подушку и будет всю ночь выть. Безмолвно, но очень больно… А Лейна будет курить и плакать, и ломать сигареты руками, пахнущими добротой, булочками, солнцем и травой. И прогретым деревом. И кровь будет капать на свернувшийся на полу бинт, так похожий на брошенную змеиную чешую, потому что нельзя отказаться от себя. Ты уже два года не искал, ты уже два года бегаешь от себя, пытаешься отказаться, но…
Подкидываешь гайку на ладони, опускаешься на колени, разматываешь – зубами и губами – бинт на тонкой руке с изломанными ногтями и начисто содранной кожей на кончиках пальцев, продеваешь безымянный сквозь гайку – кажется, у людей так и принято.
- Лейна, - Хозяйка! – Послезавтра, когда мы поженимся, ты расскажешь мне сказку, ладно?
URL записиЯ не волк.
Не-волк…
Сжав зубы, отодвинувшись в дальний угол остывшего, простуженного выгона, ты повторяешь эти слова-молитву. Чтобы сдержаться. Морщишь чувствительный нос… Из тамбура воняет. Воняет табаком, пивом, общественным туалетом и грязью человеческого тела. Отвратительный запах человечины будоражит мозг, требует охоты…
Я не волк! Не ВОЛК!!!
Едва не сорвавшись на вой, кидаешься в сторону от жирной бабищи, которая только что – ты чуешь – испражнялась в тамбуре на глазах у гогочущих щенков… А сейчас её такой же липкий, как и руки, голос выводит на режущей ноте:
- Пирожки-и… С капустой-грибами-клюквой-мясом… Пирожки-и… - мантра завораживает вагон, люди тянутся за кошельками, протягивают бабе мятые бумажки купюр. Она колышется, передвигаясь по узкому проходу между скамейками, раздавая грязными ручищами истекающие жиром, клейкие шарики теста. Погань-то какая… - Пирожки-и… - она сует тебе под нос провонявший маслом пакетик: - С мясом последний остался, молодой человек, берите!
От её рук пахнуло дурной смертью и опасностью. Конечно, сдохнуть под колесами автомобиля или поезда, или просто не выдержать очередную зиму – не лучший выход, но это – честная смерть, спокойная смерть, неизбежная, рано или поздно мы все сольемся с Землей, станем голосом травы в поле, или облаком в небе, или листом на дереве…но стать куском мяса, завернутым в прогорклое тесто – это страшно.
Я НЕ ВОЛК!!
- Спасибо, не хочу… - Ууууууууууу!!
Баба пожимает плечами и толкает плечом дверь в соседний вагон, бормоча себе под нос извечное «Пирожки-и…» Кажется, у неё больше нет слов – только эта жалкая горстка звуков, купированный язык…
Ты сжимаешься на своей скамейке, забившись в самый угол, подальше от тошнотворных запахов. Псиное обоняние никогда не подводит, но иногда…ты молишься о насморке, который забил бы тебе нос, чтобы только не чуять этого. Хотя, с насморком ты можешь пропустить нужные запахи.
Много их в любом городе – бродячих собак. Грязной тряпкой – хвост; не поймешь, то ли пятна грязи на ввалившихся боках, то ли природа их предусмотрела; лапы суетливые, осторожные. И морда всегда вниз – к следам на дороге, пару раз вскинет глаза на прохожего: не то подачку просит, не то удара боится… На самом деле каждый пес просто ищет. Нет, не еду, хотя без неё долго не протянешь, - Хозяина.
Запах – это паспорт в мире собак. Смерть пахнет бензином и грязными руками, дети – едой и чернилами, враги – семечками, пивом и потом, добрые люди – подстилкой и колбасой, а Хозяин…хозяин у каждого свой, он – один на свете такой! Одна из твоих попутчиц по жизни любила поговорить, и часто рассказывала, что у каждого человека есть в мире своя половинка. Значит, люди тоже ищут себе Хозяев? Странные они, люди… Некоторые на собак похожи, некоторые – диковатые, гордые – на братьев-волков, а встретится такое, что даже блохи и те плюются.
Ты точно знаешь, что твой Хозяин пахнет добротой, булочками, солнцем и травами. И прогретым деревом… Так пахла гитара у одного твоего друга-волка. У того самого, к которому ты сейчас и бежал. Лес – волчья территория, но отдыхать можно и там. Питаться добытым мясом, спать на одеяле воздушно-рыжей хвои, слушать птиц и ворчание старых деревьев. Жить спокойно… Хоть чуть-чуть свернуть с дороги, хоть немного побыть под крышей волка-одиночки. Редко когда они пускают вас, псов, в свои норы, но и такое бывает. Как в том старом людском мультфильме про дружбу волка и собаки.
Крякнув, динамик над твоей головой известил о прибытии поезда на нужную тебе станцию, и ты, подхватив рюкзак, метнулся прочь из электрички, прочь от вони и мутных окон, под небо. А на вокзале – та же картина, только размазанная на большую площадь. Ну почему люди не могут без этого? Без крика, без ругани? Ведь вы, псы, лаете только по очень важным делам. Конечно, болонки-трещотки любят посплетничать, но ни один бродяга не будет поднимать лишнего крика. Вы – молчуны…
- А ну пошел вон, малолетнее быдло! – рявкнуло под ухом. Мотая головой, чтобы прогнать из носа въевшийся туда запах вокзальной площади (помои, бензин, жир, пот, табак, грязь), поворачиваешь голову. – Ох, маленький, как тебе досталось… Не надо бояться, слышишь? Это чудовище больше тебя не коснется. Сегодня, по крайней мере… - здоровенный пес стоит на тротуаре, поджимая переднюю лапу. Бока ходуном ходят – бежал? Дрался? Но тело уже расслаблено, и хвост – вон – робко мотнулся туда-сюда: на корточках перед псом сидит девушка, треплет обвислые, кое-где разорванные уши, воркует так, что только он и ты слышат: - Эх, маленький, как тебе… Братишка, ты же тоже, как я – бродяга. Прости, могу поделиться только тем, что есть – сосисками, они сырые и качественные, а то тебя, наверное, все только этим вокзальным дерьмом прикармливают, да? Фашисты…
Пес деликатно надкусил протянутую сосиску, не боясь получить по хребту – запах, видимо, сказал ему все, а ты, вот, учуять не мог ничего: голова кругом шла от обилия вони, и нос не улавливал такие далекие отголоски аромата. Девушка положила руку ему на загривок, прижимаясь виском к лобастой морде:
- Ну, бывай, бродяга, держи ещё сосиску и не скучай… - рывком она встала на ноги и, помахав обрадованному псу ладонью, быстро пошла прочь. Отлично…
Едва её спина скрылась среди прохожих, ты опустился на колени перед псом, повел носом вдоль вытянутой морды, замер, чтобы и пес мог тебя обнюхать и решить, стоишь ли ты разговора:
- Приветствую, брат, - голос у пса оказался под стать виду: басовитый, спокойный. Ещё бы, правая лапа вожака Вокзальной Площади. Правда, пока задняя, но это ещё болонка надвое тявкнула, какие лапы важнее… - Разделишь пищу со мной?
- Благодарю, старший, не стану. Это дар от доброго человека. Насладись им один, - запах рук, оставшийся на загривке пса: мыло, сосиски, бинт и Дорога. – Скажи, где я могу найти Белого Волка? Он ещё в городе?
Если пес и удивился, то виду не подал; переступил лапами, коротко рыкнул в сторону, на расшалившегося человеческого щенка, который хотел дернуть его за хвост, и мотнул ушами на юго-восток:
- Белый выбрал нору в том районе, где правит Арва, брат. Доедешь человеческим транспортом?
- Каким?
- Они останавливаются там, твои пахнут рыбой: недалеко рынок морепродуктов.
- Спасибо, старший, - ты коротко склоняешь голову, поднимаешься, и уже в спину слышишь:
- Вы пахнете похоже: ты и эта добрая женщина.
Ты не отвечаешь, да и не нужен старшему ответ. О Хозяевах редко говорят с чужаками. Особенно с чужаками, ищущими Волков. Тем более, Белого Волка.
Он нашел тебя первым. Когда ты крутился под тополем, пытаясь разобраться в ворохе следов, он налетел сзади, пихнул грудью в бок, лизнул в щеку и тут же откатился в сторону, настороженно следя пробоинами зрачков. Желтоглазый…Ничуть не изменился….
Подняв верхнюю губу, показываешь зубы, рычишь. Шаг в сторону по песочку. Этот двор – двор Волка – спокойный, он не любит шума и кошек, даже бабульки, похоже, прилагающиеся к лавочкам сразу на лесопилке, здесь редкая декорация. Рывок вперед, на сильного, хоть и родного уже зверя. Детеныши, возящиеся в песочнице, не обращают внимания на эту дружескую потасовку: у них чутье почти собачье – мигом опасность различают, а пока её нет, копаются совочками, словно могилы роют…
Зубы Волка клацают в миллиметре от твоего уха, в последний миг превращая укус в лизок и радостный шепот:
- Я рад, что ты добрался, Локи, псина ты рыжая…
Шарик, Бобик, Мухтар, Рекс…как только не зовут вас люди, и только Волки, не боящиеся предрассудков и не верящие чинам, окликают по имени.
- И я, Белый…
Ты так и не можешь назвать его Сигреном, ты не волк, ты не свободен.
Прозрачная водка льется в стакан. Кристально чистый, между прочим. На столе – миска…то есть, тарелка с нарезанными сосисками (опять вспоминается эта девушка с привокзальной площади). У Волка тоска.
Он залпом выливает в себя полстакана, запрокидывает голову…
- Эх, Локи… - желтоглазый, широкогрудый, поджарый, со светлой гривой волос, такой же непокорной, как и нрав его. – Свободы мне надо… Свободы! Уйти бы в лес, в степь, на трассу… Черт, да куда угодно….
- Белый, телефон…
- Слышу, - он рывком встает с табуретки, исчезает за дверью кухни, и ты решаешься вылакать свой стакан.
Я не волк…
Тогда почему же и у меня в груди давит, когда Сигрен говорит про Свободу? Про ту Свободу, что доступна лишь волкам…Почему на злую луну выть хочется? Почему я уже два года не ищу?...
Белый вернулся быстро, швырнул трубку на стол – миска подпрыгнула – и прорычал:
- Ох уж мне эти сказочники…
- Кто?
- Это людская дребедень, Локи, не слушай… - он критически смерил глазами стаканы и наполнил их снова. – Сейчас одна заглянет…
- Человек?
- Нет, - Сигрен вдруг зло фыркнул и, повернувшись к распахнутому в город окну, на одном выдохе проговорил: - Не люди они, эти сказочники. Но и не мы, не вы…Это вроде связки какой-то между всеми нами. Авантюристы, свободу любят – как мы, верность и наивность ваша, живут людьми да и характерец людской, а вот мышление…хм…оно у них свое. Ни с чем не спутаешь… - потом он вдруг словно встрепенулся, вновь повернулся к тебе: - Да ты не думай, они хорошие. А Лейне надо где-то жить здесь, она из другого города. Только…не вздумай ей раны зализывать: она без них не выживет. Это компенсация природы за дар сказочника.
- Боль за любовь? – ты фыркаешь, - Это по-людски…
Сигрен лишь выгибает бровь и отворачивается. Видимо, не только по-людски…
Извиняясь, подходишь к нему, прижимаешься ухом к напряженной спине. Был бы у этого тела хвост – он бы сейчас виновато вилял из стороны в сторону. Щенок добродушный, рыжий… глазищи темные, чуть раскосые, как у таксы. Кто знает, может и таксы у тебя в роду были. Как там у классика? «Не обошлось без водолаза»? Да уж… Волки, кажется, тоже были…
- Ну тебя, - добродушно ворчит Белый, полной пятернёй загребает твои волосы, треплет по загривку. – Сейчас Лейна придет уже, чувствую…
Ты тоже начал что-то различать: спирт всегда только обострял твое чутье, хоть и вместе с сентиментальностью, и, когда Сигрен пошел открывать дверь, ты знал, кто именно пройдет в нору.
- Привет, Князь, привет… - звонкий, суетливый голосок и запах… булочки, мыло, бинт и травы. – Какой чудо-пустырь у тебя за домом: полынь – по горло!
- Лейна, я рад…
- Князюшка, ты не один, что ли? – растрепанная голова девушки просунулась на кухню, язвительные серые глазенки пробежались по стенам, по початой бутылке на столе, по миске с сосисками, замерли на тебе. – Оооо, мужские посиделки… - прищур, как на прицел, - Какие у тебя глаза…Собачьи какие-то… - мурлыкнула она, пробираясь в кухню целиком.
- Лейна, это – Локи, Локи – Лейна, - угрюмый Сигрен просунул нос в кухню. – Вы тут разговаривайте, а я пойду…
- Проспишься, - закончила за него Лейна, подбираясь верхом на стуле ближе к подоконнику, на котором гордо выстроился ряд разнокалиберных пепельниц. – Ладно, Князь. Только инструмент принеси, пожалуйста…
Странно, но Волк послушался: скрылся на миг в нутре норы, вернулся, протягивая крутобёдрую, золотистую гитару.
- Раз инструмент, два инструмент, - оказывается, в другой руке он сжимал ящик со всякими отвертками, ключами и плоскогубцами. – Локи, у меня кран подтекает, а ты совсем трезвый…
Ты молча пожимаешь плечами и, стянув через голову рубашку, ползешь под раковину, чуя, как в забинтованные пальцы Лейны впиваются ребристые струны, и как напрягается Сигрен.
- Лей… Что с ладонью? Почему..?
- Князь, не лезь… - голос девушки дрожит, как и струны, которые она перебирает, а ты делаешь вид, что ничего не замечаешь. В конце концов, кто ты? Они – свободные, оба: Волк и Сказочник. А ты? Изголодавшийся, жадный до любой ласки пес. Оскал улыбки, хвост, всегда готовый к вилянию да глаза…собачьи, преданные… Кто ты рядом с ними? Вот и подкручивай гайки…
- Зачем? – свист когтей, шерсть дыбом на загривке, только Лейна этого не видит, она вообще не смотрит на Волка.
- Я устала, Князь. Я… это не моё. Ты не понимаешь… меня начинают ненавидеть! Я бегу, я…как бродячая собака. Ты не знаешь! Тебе не понять… Князь, мне все говорят: тебе уже двадцать пять, пора задуматься о замужестве, пора детей, пора работу, пора… а я… я хочу жить нормально! А зеркало не разбить…
- Дура…
- Рита так же говорит, и Скэль… а я не могу больше! Я не могу больше одна в пустоте в этой долбанной! Может, так они зарастут!
Дзыньк… - струна. Стекла в луже водки. Запах страха щекочет ноздри, будоражит кровь.
Я не волк… я не охочусь... Пусть Сигрен мается от вожделения…
Но Сигрен не маялся. Он смеялся, запрокинув белогривую голову к потолку, прижмурив желтые свои, нагло гордые глаза, хохотал.
Ты сжимаешь в ладони здоровенную гайку. Она тяжелая, с рыжей чешуей ржавчины и сбитой резьбой внутри.
- Глупая ты, Лейна, - не переставая смеяться, Сигрен выходит в коридор, - Зарастут! Ха, тоже мне сказочница! От одиночества нельзя убежать – только разделить с кем-то… - он замолкает. Я знаю, он вспоминает…Вспоминает своего щенка, на которого почти молился, и которого потерял, из-за меня. Тогда, когда я выбрал, кого из них спасти. – Не иди против природы. Не иди против Бога, Лейна!
Ты знаешь, что он сейчас запрется в комнате, уткнется лицом в подушку и будет всю ночь выть. Безмолвно, но очень больно… А Лейна будет курить и плакать, и ломать сигареты руками, пахнущими добротой, булочками, солнцем и травой. И прогретым деревом. И кровь будет капать на свернувшийся на полу бинт, так похожий на брошенную змеиную чешую, потому что нельзя отказаться от себя. Ты уже два года не искал, ты уже два года бегаешь от себя, пытаешься отказаться, но…
Подкидываешь гайку на ладони, опускаешься на колени, разматываешь – зубами и губами – бинт на тонкой руке с изломанными ногтями и начисто содранной кожей на кончиках пальцев, продеваешь безымянный сквозь гайку – кажется, у людей так и принято.
- Лейна, - Хозяйка! – Послезавтра, когда мы поженимся, ты расскажешь мне сказку, ладно?